ДАЛЬНЕЙШЕЕ – МОЛЧАНЬЕ…

«Три сестры» всегда были для меня самой нелюбимой пьесой Чехова. И спектакль, привезенный в Ташкент московским «Современником» три года назад, со звездным составом, с изощренными мизансценами и затейливыми декорациями, – ничего не изменил: ушла с него без сожаления после первого действия. Может быть, тогда мне не хватило… кучи падающих, плохо закрывающихся и разевающих нутро в самый неподходящий момент чемоданов и чемоданчиков на почти голой сцене – как теперь, на премьере в «Ильхоме»?..

Что-то очень важное открыли лично для меня эти не вовремя распахивающиеся чемоданы в ильхомовских «Трех сестрах». Чемоданы, которые никогда не пригодятся героям, потому что никто из них, этих персонажей, никуда не поедет. То есть не поедет в…

«Вы, вероятно, жили до этого в…»
«Да, я лишь недавно вернулся из…»
«Мы тогда только что приехали из…»
«На будущий год мы обязательно поедем в… в…»

То самое, главное, заветное и несбыточное слово не будет произнесено ни разу. Рождая самим этим глухим умолчанием определяющую – обреченную и обрекающую – ноту всего действа. Ноту безысходности.
О, уже одной этой пронзительно-щемящей режиссерской находки хватило бы, чтобы считать: чеховский спектакль в «Ильхоме» состоялся. Спектакль по самой, может быть, трагической русской пьесе – куда там «Грозе» или «На дне»! Потому что здесь идет речь даже не о сломанных или безвременно оборвавшихся судьбах, но – об их отсутствии. Люди без судьбы, мечта о счастье, так и не озвученная, словно захлебнувшаяся в сдавленном горле… Мы помним вскрик оборванной струны в «Вишневом саде», помним хлопОк «лопнувшей склянки с эфиром» в «Чайке». Но вот, оказывается, как звучит самый страшный из звуков: безмолвно вопиющее – не-звучание… Дальнейшее за которым – только молчанье. Тишина.

Лейла Шахназарова