«Сцены у фонтана» Семен Злотников

Перед зрителями, расположившимися в двух зеркальных по отношению друг к другу амфитеатрах, протекут четыре потока жизни. По воле драматурга С.Злотникова и случая, выплеснулись они на пятачок заброшенного парка.

Парк. Фонтан. Мигающий на деревянном столбе фонарь. Для максимального поддержания иллюзии сиюминутности в «Сценах» режиссер использовал прием «подсадной утки» (в зрительском амфитеатре стояла парковая скамейка, на которой периодически сидели или лежали герои). Ю.Смелков назвал это «дистанцией доверия», создававшей эффект экстремальности сценического действия и подлинности жизни «на носу у зрителя».

Реальность поддерживали настоящие опавшие осенние листья под ногами зрителей, фонтан, некогда бьющий струей из клюва журавля, установленного как положено в центре на одной ноге (вторая сломана).

Оксана ХРИПУН.

История «Сцен у фонтана» в ЭСТМ оказалась необычной. В год выхода спек­такля (1981) ташкентская критика в луч­шем случае выражала недоумение по пово­ду «странного» спектакля (неужто аб­сурд?), в худшем — сильно его ругала.

Один из комсомольских работников назвал его «моделью социального пессимизма». На общественном просмотре возмущались даже студенты театрального института (и куда подевалось чуткое к новому студен­чество?): их учили выбирать другие пьесы, играть не так и не так ставить. Оказав­шиеся на Днях советской литературы в Таш­кенте Д. Гранин, Г. Бакланов, Г. Горин, В. Оскоцкий фактически спасли спектакль от запрета играть.

Через год на гастролях «Ильхома» в Мо­скве и Ленинграде (1982 г.) «Сцены у фонтана» вы­звали, пожалуй, самую бурную реакцию. Спустя еще какое-то вре­мя спектакль вдруг стал пользоваться успе­хом и в Ташкенте. Он, наконец, соединился со своим зрителем? Или что-то (а собст­венно, что, кроме самой жизни?) соединило зрителя с ним?
В 1980 году случилась моя первая зарубежная поездка в Венгрию и Югославию, в самые свободные в советском блоке страны. О том, как я выехал можно писать отдельную главу, потому что не выпускали, и только напор, который проявил старый коммунист зампред Театрального общества Р.Кариев, заставивший какое-то ответственное лицо в ЦК коммунистической партии позвонить в соответствующие структуры и решить вопрос.

Taк вот во время этой поездки, вдохнув вредный для жизни глоток свободы, я посмотрел американскую комедию «M.A.S.H.» (которую впоследствии мне не дали показать в Белых Столбах московским актерам, работавшим со мной над брехтовским “Человеком как человек”. Фильм почему-то хранился там под особым запретом).
Фильм потряс меня не столько непривычным взглядом на войну (действие его происходило в военно-полевом госпитале во времена корейской войны 1950 годов) сколько абсолютно раскованной, ни на минуту не прекращающейся импровизацией актеров. Уже позже я вычитал, что фильм вошел в историю, как фильм весь снятый в синхронном звуке, что актеры действительно были поставлены в максимально приближенные к реальности условиям и действительно импровизировали перед камерой.

Марк ВАЙЛЬ.

Семен Злотников прочитал мне «Сцены у фонтана» в Ташкенте весной 1981 г. в родительском доме. Он возвращался туда время от времени, уехав в середине семидесятых сначала в Ленинград, а потом в Москву (невозможно было представить, что он когда-нибудь уедет в Иерусалим). Его имя уже замелькало в журналистских кругах и театральных изданиях. «Сцены у фонтана» явились его первой «полнометражной» пьесой (до этого были короткие одноактовки).
Спектакль вышел в «Ильхоме» буквально через несколько месяцев (в ноябре 1981 года), после того как Злотников прочитал мне пьесу. Этот факт говорит о многом. И прежде всего о том, как немедленно заболевает пьесой режиссер, если находит в ней «новые формы», о которых кричал Костя Треплев. Конечно, они нужны!

Я не случайно начал свои записки о «Сценах…» с воспоминаний об американском «M.A.S.H.». Позавидовав открытию сделанному в кино, я вдруг, по воле судьбы, вышел на пьесу, которая мне давала все, чтобы сделать «поток современной жизни на сцене» (слово современной — сегодняшней — подчеркиваю), без деления ее на картины и акты, без видимого сюжета, но о чем-то очень существенно главном: про то, как живем в нашем «человеческом муравейнике». Пьеса Злотникова – жизненна, но не жизнеподобна. В единстве времени и пространства, которые она предлагает: реальные характеры и море ассоциаций, связанных со всем грузом давящим на наше сознание – от заветов великой русской литературы – до внутренних постулатов школьного воспитания. В этой пьесе разрушались незыблемые основы – незыблемые как дважды два, которые однажды в жизненном ответе становятся пятью и хоть разбейся в лепешку.

В элементарном сюжете (консервативная критика писала – в примитивном) С.Злотников выпустил на волю восемь человек, бьющихся в конвульсиях от желания любить и бороться за доброе и вечное. Их земные простые (хотите примитивные) поступки и действия оборачивались космосом, в котором все хотели добра, но творили противоположное, все хотели любви, но не умели любить. Все говорили слова, но никто никого, как водится, не слышал…

А потому тысячу раз был прав электромонтер, носившийся за своей любимой женой Оличкой, твердившей ему, что больше не любит его, прав заявив: «Нет слов… Нет закона. И потому объяснить невозможно, любимая».

Об этом – о том, что нет закона, слова исчерпали себя, а жизнь лишила людей способности понимать и чувствовать, — и был смешной и горький наш спектакль.