«Один, как гвоздь, который пытается удержать одеяло культуры».

ЛАРИСА ПАНКРАТОВА ДЕЛИТСЯ АРХИВАМИ И ВОСПОМИНАНИЯМИ О М. Я. ВАЙЛЕ И ТЕАТРЕ «ИЛЬХОМ».

В 1978 году Леонард Бабаханов (актер, режиссер и сценарист) и его жена Диля Бабаханова привели меня в театр. Репетировалась “Мещанская свадьба”.
Так я открыла для себя творческое пространство “Ильхома”.

Мы часто зависали в кафе гостиницы «Ешлик». Справа был полуподвал — жизнь там кипела, проходили джазовые фестивали, выставлялись художники, проходили концерты и встречи.

Марк «слепил» из меня фотографа своим бережным и не критикующим отношением, разрешая мне снимать премьерные спектакли и репетиции.
— Только единственное, о чем прошу — не влезай на сцену.

И я пропадала в «Ильхоме» днями и ночами: снимала без конца.

ПЕРИОД «ЗАСТОЯ И ЗАСТОЛИЙ»

Большая часть людей того времени задыхалась от невозможности реализовать себя. Недаром это время называли временем «застоя и застолий».

Люди собирались за столом и «бухтели»: на власть, на невозможность действия, двойную мораль. Официальные лозунги трубили о том, что мы успешны, а в реальности были пустые полки и невозможность купить себе что-то элементарное из одежды.

Я провела в «Ильхоме» много выставок. И самая значительная, когда мы сделали выставку семи художников. Мы впервые выставили обнаженную натуру. Выставка была скандальной, прошла с огромным успехом. Потом мы её повторяли и показывали в качестве «однодневок» на «Узбекском Арбате».

Хочу отдельно вспомнить Женю Рахманова: он был директором Дома Молодежи и ангелом хранителем того, что происходило на территории театра.

ПЕРИОД «БОЛЬШОГО ИСХОДА»

Потом пришел период «Большого Исхода»: в конце 80-х много актеров стали уезжать. Я тоже стала подумывать о переезде. Но уехать смогла в начале 90 года, когда друзья нашли мне квартиру. Что оказалось огромной помощью, ведь тогда даже в гостинице просто так зарегистрироваться было невозможно и страшно дорого.

С Марком Яковлевичем мы продолжали дружить и работать. В театре Моссовета Марк сделал три спектакля — «Любовью не шутят», «Двенадцатая ночь» и «Человек есть Человек».

Он всегда с доброй насмешкой спрашивал:
— Лариска, как ты умудряешься сохранить эту “детскость”?

С момента его утраты у меня до сих пор внутри спица, которую никак не вытащить.

Он был уникальный художник: тонкий, чувствующий. Благодаря ему я научилась видеть, как по-разному работают режиссеры, сравнивать их подходы. И благодаря ему я начала работать и в кино и в театре — именно он заложил плацдарм.

«ЛАРИСКА, Я НЕ МОГУ»… НАША ПОСЛЕДНЯЯ БЕСЕДА

За что можно было убить человека такой творческой силы? Его признавала Москва, признавал весь мир.

Помню последний раз, когда мы беседовали — тогда нависло, что «Ильхом» перестают финансировать. Марк был в легкой растерянности, существование театра было под сомнением.

Я его спросила:
— Марик, зачем тебе это надо? Ты ведь и так практически уехал из Ташкента?
Он ответил:
— Это мой театр, я не могу предать ребят
— Но если тебя этот край выдавливает, ты как кость в горле. Один единственный, как гвоздь, который пытается удержать культурное одеяло.
— Лариска, я не могу.

Марк — удивительный человек. Благодаря ему воспиталось и появилось много художников. И легкая изящная форма пластического театра: когда сочетается музыка, психология, сценичность и красота.

Когда ты только наслаждаешься картинкой. В любом спектакле нужно преодолевать условность, а тут ты проваливаешься вглубь действия и до конца не можешь выпасть: настолько он здорово это делал.

С Марком мы дружили и общались до последнего дня. Я до сих пор не могу смириться с его кончиной.