Диалог: Милый, милый «ОБЛОМ-OFF»

Камариддин Артыков и Мария Стальбовская

М.С.: Как Вам кажется, чем принципиально отличается пьеса Угарова «Облом-off» от романа Гончарова «Обломов»

А.К: «Облом-off» – на мой взгляд, пересказ современного театрального человека романа Гончарова, его сценическая версия. Сегодня частица «off» нередко означает большую доступность, к примеру, Авиньонский театральный фестиваль тоже содержит программы «off» – для улицы, для всех. Поэтому версия Угарова – не просто инсценировка «Обломова», но также и угаровская адаптация текста под сегодняшний театр, под современного молодого зрителя, а не строгое следование классическому тексту.

М.С.: Что же сегодняшнего?

А.К.: Угаров очищает драматическую коллизию от многих литературных подробностей 19 века, (то, как они вели себя и т.д.), а также он знает требования сегодняшнего театра и следует им.

М.С.: Пожалуйста, назовите другие подобные попытки привлечь внимание молодежи к литературным источникам?

А.К.: «Евгений Онегин» – «Свободный роман» в ташкентском «Ильхоме», «Мой Пушкин» в Москве на Таганке, спектакль»Война и мир. Начало романа» Петра Фоменко в его московском театре…

М.С.: Не потакаем ли мы таким образом лени «визионно-клиповому» поколению молодых?

А.К.: Нет, так как театр – принципиально другое искусство, и роман физически непереложим на язык театра. Многое, что написано в романе, восполняется и додается в театре другими средствами. К примеру, долгое и подробное описание образа жизни Обломова и его облика очень емко выражено простым существованием актера на сцене. К слову, молодой слушатель Школы-студии театра «Ильхом» Владимир Юдин не только внешне соответствует привычному представлению об этом герое, но и мгновенно располагает к себе зрителя внутренним соответствием этому образу. Язык театра не расположен к подробным литературным описаниям. Все эти описания заменяются театральными метафорами, сценическим действием, актерской игрой, сценографией, музыкой, костюмом, светом.

М.С.: Можете привести пример?

А.К.: Таких примеров в этом спектакле очень много. Руки, сложенные домиком над головой исполнителей. И тот же образ дома возникает, когда Обломов по-детски прячется под столом. Или вспомним невероятно содержательный эпизод с исполнением арии «Casta diva». Театр не скрывает использования фонограммы, но умело обыгрывает это. В этом, казалось бы, формальном решении много театральной игры. Ольга, поющая арию, для Обломова существо из другого мира, молодую актрису мы видим на сцене реально, а исполнение Марии Каллас, оперной дивы и знаковой фигуры, как бы приподымает образ героини, отдаляет его от Обломова. Да и сам факт использования фонограммы привносит ироничный смысл в эпизод, потому что Ольга Сергеевна может лишь мечтать о таком исполнении. А пластический рисунок эпизода (волнообразные движения ее рук и затем включение в эту игру неловкого Захара с патефоном) лишь усиливает этот эффект. Причем, обратите внимание, мы дольше говорим об этом моменте спектакля, чем он игрался. Возможно, уже тут Илья Ильич почувствовал себя немного чужим, потому что «Сasta diva» – это возвышенно, красиво, но очень далеко. Что позднее сыграло свою роль в его выборе. Обломов – принципиально русский персонаж, а «Casta diva» – европейское явление.

М.С.: Немножко о выборе. По-Вашему, выбирает не Ольга, а Обломов?

А.К.: В этом треугольнике Илья Ильич умеет больше других слушать себя и быть самим собой. Он менее подвержен требованиям внешним (социальной среды, условностей общества) и поэтому его выбор очевиден и убедителен. Кажется, что молодые Штольц и Ольга больше склонны следовать веяниям времени, чем Илья Ильич, что он более устойчив к переменам, и его выбор убеждает нас.

М.С.: А в чем его выбор, по-Вашему?

А.К.: Шукшин говорил, что самая правильная позиция в жизни – быть самим собой. Обломовский образ жизни, его ситуация – мне представляется наиболее гармоничной и естественной. Следовательно, он меньше подвержен каким-то душевным катастрофам. А Вы убеждены, что Ольга и Штольц проживут долгую совместную жизнь гармонично? Я лично в этом не уверен… Мне кажется, что Обломов раньше, чем они, познал, что такое счастье, умея слушать свое сердце.

М.С.: Возможно, что в этой постановке пьесы роль Обломова построена более сочувственно, выпукло, чем образы Ольги и Штольца, поэтому и создается впечатление его большей жизненности. Я не знаю, что хотел сказать этими образами Угаров, автор же романа «Обломов» рисует очень убедительно искренность и богатство внутреннего мира Ольги и Штольца, умение их быть собой. И в романе как раз Обломов больше Ольги подвержен был внешним требованиям, вспомните, как он переживал за честное имя Ольги, стараясь не навлечь на девушку нареканий…

А.К.: Мы ведь говорим о спектакле. И я говорю от имени зрителей, которые, скорей всего, роман не читали или не помнят. Хочу еще добавить по поводу счастья и несчастья Обломова. Есть люди, которые вообще не знают, что такое счастье, есть те, кто познал его, и в то же время они могут быть несчастными людьми. В этом спектакле трагическая смерть все-таки настигает Обломова, потому что он очень одинок, но при этом сделал сознательный выбор. Его счастье с Пшеницыной: с теплом, смородиновой водкой, вязанием, ямочками на локтях – убедительно и не так плоско, одномерно, как подразумевал Штольц. Счастье его, земное, человеческое, теплое, и при этом – с выстраданным сознанием неполноты. Страдание, возникшее в результате их недолгой любви с Ольгой – оно все время рядом.

М.С.: У меня нет ощущения четкости в Ваших рассуждениях. Не он отказался от Ольги, а она – с не меньшим страданием! – поняла, что он умер раньше физической своей смерти, он недеятелен, хотя и добр, и честен, и верен, и внутренне содержателен. Это важнее всяких разговоров о его одиночестве, поисках тепла, искренности. Жизнь с ним убила бы ее раньше, чем она могла бы его расшевелить. Она полюбила его, абсолютно доверяя и полагаясь на него, но ей некуда было бы подниматься с ним.

А.К.: Мы оба взрослые люди, Вы хорошо помните роман, и Вы человек деятельный и рациональный, а я – только что с дивана… Но при этом, я – театральный критик, и в своих рассуждениях исхожу из спектакля. Я не притягиваю в своих рассуждениях впечатления от романа. И все, что было Вами только что сказано, – это очень содержательная сумма впечатлений от романа и собственного опыта.

М.С.: Хотя в целом «Облом’off» – про нас с нашими домиками и каждый может себя там найти, мне кажется, что образы Ольги и Штольца в спектакле несколько схематичны и не столь убедительны, как образы барина, Ильи Ильича, и его слуги, Захара. Кем и почему они так обижены: автором ли пьесы, постановщиком или актерами, мне трудно судить. Может Вы, театральный критик, мне подскажете, кто их так обеднил? Их некоторая контурность, трафаретность, я бы даже сказала, карикатурность (– не хватает только малинового пиджака «крутому» Штольцу!) – откуда?

А. К.: Конечно, я против этих определений, когда речь идет именно об этом спектакле – «карикатурность», «трафаретность», «обеднил». Отвлечемся на минуту от постановки… В спектакле Петра Фоменко «Война и мир. Начало романа» нет батальных сцен, очень важных для Л. Толстого, нет Платона Каратаева, и еще много чего нет. Но спектакль совершенно замечательный и без этого. В пьесе Угарова, а затем и в спектакле нет многого из того, что есть в романе Гончарова. «Облом’off» – даже не инсценировка, а новое произведение, соответственно, ни в пьесе, ни в спектакле может и не быть тех мотивов во взаимоотношениях Ольги и Ильи, о которых Вы упоминаете. Вполне возможно, что для Угарова, в отличие от Гончарова, герой – Илья Ильич, а не Штольц и Ольга. Вообще, это древний и не имеющий своего решения спор, кто из них содержательней, кто из них прав по жизни. Мне кажется, Угаров выбрал Обломова, ему ближе этот персонаж и, определенно, спектакль не о том, чья правда важнее. Штольц и Ольга Сергеевна скорее помогают нам почувствовать и понять всего Обломова, чем полно выразиться самим. Мир Обломова представляется нам, сегодняшним зрителям, очень гармоничным и драматично содержательным. И об этом – спектакль. Хотите подробнее узнать про жизнь Штольца и Ольги Сергеевны – возможно, это будет следующая пьеса того же Угарова. Обаяние этого спектакля в том, что и герои, и исполнители молоды. Они делают ошибки и многого не знают из того, о чем Вы говорили, как бы предсказывая их судьбу. Несмотря на то, что герой этого спектакля в конце умирает, все равно – это пролог жизни вообще, а никак не ее эпилог. Контурность образов и эскизность некоторых сюжетов: недостроенный дом, недорассказанность истории Андрея Штольца и Ольги Ильинской, – не означает незавершенности спектакля и не нарушает его красоты. Там тепло и молодо.

P.S. Камариддина Артыкова:

Сцена театра «Ильхом» выгорожена так, что перед глазами зрителя и с правого боку от него образуется узкий дощатый коридор, каждый «шаг» в два-три метра – деревянные стойки под будущую крышу. В просвете между (в две трети человеческого роста) деревянным заборчиком и его же верхним рядом просматриваются черные стены сценической коробки. Все, что происходит там, – а это, собственно, еще одна игровая сценическая площадка (галерея, балкон, веранда) – хорошо обозримо.
Такой ясной (прямые линии без затей) и уютной (свежеструганное некрашеное дерево) конструкцией обрамлён угол довольно просторного квадрата сцены. Просторного не потому, что квадрат велик, а потому, что он не заставлен вещами, хочется сказать – не захламлён. Там, на галерее, происходят как бы интермедии: выход – представление действующих лиц, безмолвные, но живописные променады, условные (игровые, пластические) эпизоды – этюды. За деревянной ширмой на фоне черных стен следуют картинки, как в театре кукол – подвижные и трехмерные. В них долгие прозаические описания превращаются в образные сценические миниатюры. Там текст, рассказ переплавлен в ёмкий жест. Многозначный, но лаконичный проход и сопутствующие ему слова – есть содержательная театральная метафора.

Если вспомнить, что на самой сцене–стол и пара стульев, всю сценографию спектакля (Шухрат Абдумаликов) можно назвать аскетичной, не загромождённой подробностями, отчего люди, действующие лица, видны как на ладони, что называется – без обиняков. А смысл происходящего выходит далеко за пределы отдельно взятого психологически достоверно пересказанного сюжета про заклятый любовный треугольник.
Покой, ясность, простота и чистота. В этих понятиях и характеристиках спектакля — его содержание и форма. Некая драматическая, театральная гармония – составляет обаяние и прелесть этой постановки. «Casta diva» …

Здесь молодость, кажется, обнаруживает себя во всем. Но и изобличает, развенчивает и разрушает стереотипы. Молодым актерам (они только-только получили дипломы Школы- студии драматического искусства театра «Ильхом») было сказано прочесть роман Гончарова, познакомиться с сопутствующей критической литературой. Однако древние споры про Обломова и обломовщину и про его вечного оппонента, жесткого прагматика А.Штольца, и еще более древние споры между почвенниками и западниками, – слышаны ими краем уха, а то и вовсе нет… В сам роман актеры погружались (в меру жизненного и читательского опыта) легко, с конкретной, правда, целью — узнать своих героев поболее, держа в уме и на руках угаровскую пьесу. Свежесть впечатлений и отсутствие у них опыта анализа романа по советским учебникам литературы, очевидно, сказались на воплощении героев пьесы. Угаров, в свою очередь, со всей этой длинной историко-литературной цепочкой, конечно же, был знаком. И, видимо, идея написать пьесу, а не инсценировать роман, возникла именно потому, что шлейф этот долог, а прообразы – хороши!

Театр, вместе с Угаровым, достигает обескураживающе неожиданной очищенности от идеологических наслоений, от стереотипных представлений и набивших оскомину установок о том, кого и как следует понимать; когда роман вы могли не читать, но знать были обязаны, какое место герои занимают в иерархии литературных стереотипов.
Илья Ильич Обломов (Владимир Юдин) – молодой человек, в облике и характере которого сохранилось много детских черт. Припухлость щек, мягкость линий, непосредственность реакций, полуулыбка – полувопрос… Всегда чуть заспанный, со взъерошенными волосами, одет по-домашнему вольно. Поверх домотканых рубах – теплый азиатский чапан (ненавязчивый, шутливый, но наглядный намек на иные времена и место, где эта постановка играется сегодня – Ташкент. Узбекистан.). На ногах же – теплые носки, но из разных пар, «одни нитяные, другие бумажные». Говорит негромко, мягко, напевно: «Заха-ар! Захар! Уймись, у-уйди…». Позже тихое соло Ильи Ильича гармонично сольется в дуэте с воркующим говором Агафьи Тихоновны. Ему, Обломову, уютней всего в «домике» под столом, («под каждым кустом был готов и стол, и дом»). Руки домиком над головой, часто – недоумённо брови домиком. Грустно… В это тёплое пространство, в ясный, но морозный, заснеженный день, в открытую форточку «вовьюжилась» короткая, колючая и терпкая любовь. Мгновенно и очень остро коснулась его. Осталась в сердце Ильи Ильича, как осколок льдинки. С тех пор он особенно тянется к теплу…

Агафья Тихоновна Пшеницына (Наталья Амелина) – поначалу проплывает по веранде с подносами различных кушаний. Эдакая русская версия известной картины «Шоколадница» Лиотара. То настоянная на смородинном листе водка, то пироги свежей выпечки, то грибочки, то огурчики. Дальше – все ближе к «телу»: только что починенные рубашки, свежестиранное белье, застывшее на морозе; воркующий голос, локти с ямочками, простота и ясность – гораздо ближе сердцу холостяка. Почище красивых писем, да и понадежнее будут. Чем колючая, терпкая, снежная любовь. Всем хороша Агафья Тихоновна: широтой души и статью, и умелыми руками, однако доискаться до заветного в сердце Ивана Ильича, где тихо, но болезненно саднит льдинка-звёздочка от Ольги, доброй домоправительнице просто не дано.

Аккуратно застёгнутый на все пуговицы своего длиннополого костюма, гладко причесанный, при галстуке, хороший, правильный юноша –Андрюша Штольц (Александр Борисов). Он, кажется, любит играть роль деловитого мужчины, знающего, поспевающего – преуспевающего по жизни. Но надтреснутый, чуть дребезжащий и чуть натужный голос (все-таки герой играет роль, не очень свойственную ему по природе), выучка «держать спину», иногда через силу – наводит на мысль, как долго можно играть чужую роль, надолго ли завод? А.Борисов сознательно – и правильно! – играет вовремя заведенную машину. Говорит скорее телеграфным слогом, нежели развёрнутыми предложениями. Сдержан, сух, но не пуст. И это – очевидно. И чем очевидней, тем больше сомнений. Счастье ли это?.. Вероятно, в этой роли возможна, и предполагалась, «двойная» игра. Сложность и неоднозначность этого персонажа подразумевает свой «театр в театре». Но молодому Александру Борисову, актеру яркого, характерного темперамента, способного играть живописные, трагикомические роли, – образ А.Штольца видится ролью, достаточно однозначной и лишенной иных, кроме менторских, красок. Этому персонажу явно не хватает для «оживления» чувства юмора, который, кстати, актеру Борисову свойствен.

Ольга Сергеевна Ильинская (Малика Усманова) – девочка с хорошими манерами, умеющая очаровывать и знающая все о том, кого и как, да и по каким правилам следует любить. Отважно, слёту, сильно полюбила она Илью Ильича, да вот незадача – бука он! Без политесов. Ольга деятельна и ради любви способна на подвиги: настойчиво и последовательно добиваться ответных чувств. Да вот опять незадача – Илья слушает свое сердце, а сердце его поддается любви, но натиску противится. Малика Усманова играет свою роль без тени иронии, которая, возможно, слышна в нашем пересказе. Она красива, достойна, сердечна в своих признаниях и чувства ее сильны и ярки. Но «буря и натиск», на которые способна романтически настроенная Ольга Ильинская, только смущают Обломова. Загоняет его не менее сильные ответные чувства в заветное убежище – в собственный, отдельный домик.

Захар (Глеб Косихин), мало похожий внешне на ангела-хранителя, по сути своей – для Обломова спасение. Грубоват, прям в своих суждениях, пожалуй, и ленив достаточно. Но барина своего знает и любит. Он и дядька, и нянька, и очень обаятельный домовой. Любовь его к барину своему по-отечески трогательна, а для спектакля – значима. Потому как в этой истории сердечность, человечность, теплота – характеристики определяющие.

Доктор Аркадий (Саид Худайбергенов, фото внизу в центре) занимает особо место в компании угаровских персонажей. Он обладает обворожительной улыбкой, всё делает легко, чуть пританцовывая, с завидной душевной, моральной и физической гибкостью. Поначалу доктор с умилительной улыбкой выпрашивает у Ильи Ильича его заветный халат и подушки. Объявляет о том, что сам заражен сердечными болезнями Ильи, которые «передаются воздушно-капельным путём». Под большим секретом сообщает своему дорогому пациенту о деревянном коне, что хранится у него в шкапу, чем скрепляет некий дружеский меморандум о глубоком взаимопонимании и сердечной близости. Но уже в следующий свой приход он с той же восхитительно наивной улыбкой сообщает своему пациенту о скорой его смерти, потому как цельность натуры (тотус), которой основательно болеет Обломов, лечению не поддаётся. Саид Худайбергенов играет своего многоликого Януса азартно, иногда с устрашающе искренней и чуть инфернальной улыбкой…

Молодость – не просто возрастная составляющая этого спектакля, а некая непоказная, негромкая, радостная доминанта, освещающая его изнутри. Молодые играют во взрослую жизнь, без опыта этой самой жизни. Т.е, они играют не возраст, а – события, характеры и обстоятельства, могущие происходить и взаимодействовать во взрослой жизни.
Молодость как способ существования, молодость как образ жизни и эта же молодость как невзрослеющие герои – одно из важных слагаемых конфликта. Выбор героев, и правых и виноватых, категоричен и однозначен, – соответственно, вряд ли жизнеспособен и долговечен. Тихий, печальный уход из жизни самого Ильи Ильича. И совсем не безоблачно будущее Штольца и барышни Ильинской. И лишь конформизм доктора Аркадия привёл его к нам из прошлого живым и здоровым, таким своим… Впрочем, это уже послесловие к спектаклю, который хорошо и ясно поставил «старый» актер, но «молодой» режиссёр Борис Гафуров.