Бабочка по имени Машраб
Муяссар Максудова. «Правда Востока» 12 июля 2006 г.
Премьера спектакля «Полеты Машраба» не так давно прошла в столичном театре «Ильхом». Но первоначально ее увидел зарубежный зритель. Причина проста: год тому назад на отборочном туре фестиваля Vorhoelle (Вена) был представлен проект о Машрабе, который не только отвечал заданной теме «Параллели в эпохе Моцарта», но и удовлетворил высоким требованиям австрийских устроителей. В течение года шла подготовка к созданию полновесного спектакля. Весной нынешнего года на фестивале, посвященном 250-летию австрийского композитора, наши земляки представили в Вене свои фантазии о восточном поэте, суфии, жившем в Средней Азии на рубеже 17-18 веков.
Весьма сложно создавать произведение о реальных людях, проживавших несколько веков тому назад, тем более, таких неоднозначных, как Машраб. В легендах и мифах он остался не только как поэт, философ, но и как бунтарь, разрушитель поведенческих, религиозных канонов. Приступая к работе, создатели спектакля опирались на различные источники – современные издания стихов и старые, дореволюционные записи ученого, этнографа Лукошина, который собирал крупицы дошедших до него исторических фактов о Машрабе, а также легенды, которые до сих пор живы на территории Афганистана. Полученные знания вылились в фантазии, позволяющие каждому сидящему в зале человеку сложить собственную легенду об этой личности.
На сцене нет никаких декораций, только на полу разбросаны с десяток валунов, каждый размером с маленькую дыньку. В этом спектакле камни не только выполняют функциональную нагрузку, как орудие насилия или ношу, но и несут глубоко символический оттенок. Вынутый из разреза в одежде булыжник оказывается родившимся ребенком, с шумом сдвигаемые и ударяющиеся камни – это всего лишь закрывающиеся ворота мечети. Такая же образность прослеживается при отображении Священного Каабы, халвы в руках вора, манускрипта учителя, падающих с неба звезд и других вещей. Оформительская скудость вполне оправдана, ведь речь идет о каландаре – человеке, отчужденном от земных благ и традиционного восприятия людей, явлений мира.
Около двух часов идет представление, но за все это время ни на секунду не ослабевает внимание зрителей, да и сами участники спектакля не покидают сцену ни на миг. Так как помимо образа Машраба, которого поочередно играет каждый из шести артистов, весьма существенную роль в насыщении спектакля неукротимой энергией, пластикой вносит окружение главного героя. Когда один представляет ведущую партию, пять других актеров выступают в роли природных стихий, явлений, различной живности, всевозможных групп людей – семинаристов, мюридов, обывателей, подруг принцессы, палачей, повелителей и т.д. В целом же это – сводный отряд каландаров, то ли бродячих артистов, то ли странников, ищущих по всему свету пути просветления, то ли просто юродивых, не находящих среди людей приют, крышу над головой. Все они одеты в какие-то рубища, халаты-балахоны, тела перетянуты лентами-жгутами, на их головах тюбетейки, непонятные бушлаты, даже женские шляпы, в руках каландаров посохи или жезлы со звенящими кольцами на концах.
Сюжет спектакля не перескажешь просто как рядовую историю рождения, жизни и смерти Машраба. Это не перелистывание исторических страниц, это, прежде всего, переосмысление прошлого, настоящего, будущего. Зритель оказывается, как это ни звучит странно и не вполне реально, именно свидетелем поиска Машрабом собственного Я, пусть сквозь призму условных традиций, религиозного фанатизма, непререкаемости причинно-следственных связей феодального строя прошлого. Словом, все ужасно интересно и умно: где-то познавательно, где-то смешно, где-то щемяще грустно, а где-то и страшновато.
Шесть каландаров в странствующей цепочке – это шесть песчинок, собранных с разных концов земли. По стечению обстоятельств или магии творчества игравшие актеры также представляли шесть народов. Каждый из них наделял Машраба характерными качествами своей натуры, собственного миропонимания. И это, вероятно, наиболее правильное решение. Благодаря этому мифическая личность приобретала вполне человеческие, хоть и не всегда понятные черты. Итак, каковы они, наши герои в различных обличиях?
Вячеслав Цзю – маленький, круглый в теле и овале лица артист был убедителен во всех ипостасях. Первый выход своего каландара он обставил в духе современного модернизма: на его груди располагался огромный громкоговоритель, некогда висевший, видимо, на уличном столбе, в который он неустанно что-то говорил, представлял героев уличного балагана. Его следующее обличие – юный Машраб, необычайно умный и настырный. Спор с учителем о назначении букв «Алиф» и «Бе» приводит к первым откровениям о боге, пророках, различных религиях. Затем был образ среднеазиатской принцессы, своими ужимками и танцами с веерами больше напоминавшую юго-восточную девицу. Побывал артист и в ослиной шкуре, то бишь его голос вполне убедительно резонировал с прочими шумами восточного города. Прошелестел куст верблюжьей колючки — это когда Цзю делал колесо по периметру сцены. Коронный номер – это монолог Махмуд-хана. Выступавшая испарина на лице, жесты, проходы в ярком, почти царственном халате, а главное речь – все это было по театральному пафосно, почти узнаваемо. Пробирало аж до дрожи.
Высокий, почти красавец, Бернар Назармухамедов, как ни странно, прекрасно справился с образами моральных уродов различных мастей. Хотя и у этого актера был свой страдающий от непонимания и побоев Машраб. А еще присутствовали персонажи очень живые, красочные – чудаковатые обыватели. В плеяде отрицательных образов первоначально высветился тупой, визгливый зануда-учитель, бьющий по пяткам своих воспитанников. Затем предстал облик хозяина, который столь мощно, выпукло обрисован в повадках, мимике, голосовых обертонах, что, по моему глубокому убеждению, явился одной из лучших ролей актера. В герое столько напыщенности, бахвальства, самомнения, безнаказанности, что невольно проникаешься к нему отвращением и презрением. Сценки с его участием очень напоминали нашу действительность, где существует чиновничий беспредел, взяточничество, очковтирательство, подобострастие.
Огромный, хорошо упитанный, с щетиной на лице и женской шляпкой на голове Сайфитдин Милиев, артист узбекского ТЮЗа, буквально выпархивает на середину сцены, делает реверансы – так он изображает в уличном представлении бородатую девушку. Так же легко и беззаботно пробегает мышкой (так и хочется сказать «мышенция») по степи, представляет кокетливую секретаршу хозяина. «А вообще-то я – бабочка», — говоря такое, персонаж «летает», при этом быстро-быстро машет руками, согнутыми в локтях. В зале от таких смелых ассоциативных решений смех и оживление. Другая сторона медали – это Машраб, которого нещадно бьют, истязают, на которого наваливается вся куча из человеческого мяса. Он также Имам в мечети, отец Машраба и его же палач. Пафосное чтение стихов Машраба на узбекском языке перемежается с не менее удивительным сквернословием. Парадокс творческой личности поэта проявился и в таком отображении.
Рустам Эсанов наградил своих героев хитростью и особой прозорливостью. Его Машраб больше схож с Насреддином Афанди, который соответственно ведет себя, рассуждает о высоком и земном со своей каландаровской колокольни. По ходу не преминет задать Имаму каверзные вопросы: «Почему во время молитвы вы ставите свои кауши впереди себя, а не за пределами мечети?» Его собиратель податей во время уличных представлений вообще оказался ушлым делягой. Полученное вознаграждение он заграбастал себе в карман, своим же товарищам предоставил пустой бубен. Для ненасытного вора все чужое кажется лучшим, восхитительным, даже экскременты Машраба кажутся халвой. Этому веришь.
Машраб, читающий стихи на фарси, – это герой Фаруха Халджигитова. Являясь самым молодым в таком актерском ансамбле, в нем нет ни тени скованности или страха. Образ, созданный артистом, смел, открыт, трудолюбив, не зря же он семь лет прослужил учителю из Кашгара. Он также податлив на соблазны, в чем-то неуверен. Ему присущи моменты отчаяния, поиска, разрушения, крика, вселенского отторжения. Но приходят минуты спокойствия, мудрости. И тогда люди смотрят на мир сквозь его раздвинутые пальцы рук. Уходят от него добрыми и умиротворенными. На теле героя проецируется летящая бабочка. Он стал таким же легким, беззаботным, раскрывшим крылья за спиной.
Шестой и самый непростой каландар предстал перед зрителями в лицах, образах, созданных Антоном Пахомовым. Он же явился ассистентом режиссера спектакля. Ему достались ключевые фрагменты в жизни Машраба – его рождение и смерть, пики физических и душевных мук, моменты прозрения и отторжения традиционных канонов. Смелость в выборе средств – от тембральных изменений голоса до критического разнагишания на сцене, упоение самим творческим процессов и, как следствие, огромный выброс энергии – все это не оставляет равнодушным зрителя. Хочется дотронуться до этого сумасшедшего Машраба, понять его философию, чтобы быть таким же свободным.
Читатель спросит, а как же Моцарт? Его музыка звучала в спектакле, постоянно переплеталась с восточной мелодией. Эти фантазии умело соединены, микшированы узбекским композитором Артемом Кимом. Гармонию звука претворяли в жизнь Камилжан Шерматов, Абухамид Ташпулатов, Зулхарбек Турапов, Александр Вишневский. В одном случае перед зрителями предстал и сам австрийский композитор, но только в кукольном обличие. Такому подходу не следует удивляться. Ведь, по сути, зрители сидят на представлении масхарабозов, уличных актеров, которые готовы показать все и вся, но для отображения неоднозначных фигур, ситуаций готовы разыграть их с помощью безобидного увлечения – простых кукол. И таких находок в постановке Марка Вайля было немало. На спинах наших героев крупно высвечивались буквы – Машраб (Mashrab). Это было возможным благодаря традиционному наполнению ильхомовских спектаклей жанром – видеоарт, дело рук Николая Леонова. Белое полотно факира служило и экраном, на котором отражались лица нынешних и незнакомых каландаров, а также непростой путь Машраба по азиатским городам и весям, и ширмой для кукольного действия, и саваном, в который заворачивали в последний путь Машраба. А в конце на экране светилась летящая бабочка. Так закончился путь Машраба – поэта, суфия, свободного человека, упоенного благодатью.