Безумный день или небедный Гамлет
Ильхомовский «Гамлет» оказался в моем личном списке среди постановок, вызвавших чувство недоумения. Однако это не тот случай, когда колебания возникают от невозможности определить, понравился ли спектакль, перевесили ли плюсы минусы. Здесь возникает скорее чувство растерянности, что все пошло не так, как ты себе представляла, а у шекспировских героев оказались совсем иные лица. И если иногда видение режиссера беспрепятственно ломает твои стереотипы, то в тот вечер собственное видение осталось на месте, внося диссонанс в восприятие.
Первой мыслью, которая возникает и периодически возвращается на протяжении всего спектакля, оказывается: «Боже, они все безумны!» Перед глазами свадебный пир Гертруды и Клавдия: это беснующаяся, хохочущая толпа, жадно выхватывающая подачки из рук короля-самозванца. Вульгарная, потерявшая голову королева (Марина Турпищева) в кричащем красном платье с радостным оскалом на лице, без конца хихикающий король (Борис Гафуров) с маслеными глазками и потными ладошками, которые он разве что не потирает довольно, вспоминая об удачном отравлении брата. По всему (чуть сгорбленным плечам, угодливому наклону головы, крысиной улыбке) видно, что этот человек не привык властвовать, он только привыкает, сам еще не веря, что вскарабкался на высшую ступень. И за всем этим хаосом с высоты (свысока?) смотрит Гамлет, принц Датский (Антон Пахомов). Просто стоит, и смотрит, но так мрачно и зловеще, что пугаешься не грозящей затоптать тебя толпы, а неподвижной фигуры сверху.
Гамлет в постановке зол, зол каждой клеточкой тела, каждым движением души. С самого начала в нем не видно ни скорби, ни грусти, ни боли, ни колебаний. Словно в душе принца клубятся демоны, раздирая его изнутри, не оставляя места для других чувств. И это отталкивает, хочется отвернуться и не видеть, не знать, что в человеке может скопиться столько ненависти ко всему миру. Невозможно сочувствовать, сопереживать герою, который сам на эти чувства не способен. Кажется, что притворное безумство принца, постановка «Мышеловки» для уличения Клавдия – не более, чем необходимая формальность, просто потому, что так написал Шекспир (и спорить со стариком никто не решается). Этот Гамлет не ведает сомнений, да и, по сути, ему все равно, за что ненавидеть отчима, мать, всю Данию: за двуличие, кровосмешение или убийство законного государя. По логике Гамлет Пахомова должен был просто взять первый подвернувшийся меч/кинжал/метлу и отправиться убивать всех подряд. Просто потому, что ненавидит. И уверения на могиле Офелии, что он ее любил сильнее сорока тысяч братьев звучат жестко, грубо, неубедительно. Этот Гамлет не любил никого.
Офелия (Алина Цимерман) с виду похожа на ту, классическую, навеянную шекспировскими страницами. Она воздушна, чиста, беззащитна, убедительно сходит с ума и…сводит с ума пытающихся разглядеть что-то за ее внешней оболочкой. Потому как внутри ничего не видно – ни света, ни мрака, вообще ничего. В диалоге с безумцем-принцем нет ни одного искреннего, идущего из глубин любящего сердца слова – каждую реплику ей диктует отец. Офелия – словно марионетка, которой все равно, чьи руки дергают за ниточки и перед кем разыгрывают представление. Хотя этот Гамлет и не нуждается в любви. Так что тут герои стоят друг друга.
Лучшими, наиболее яркими оказались сцены с участием Гильденстерна и Розенкранца (Владимир Юдин и Павел Лукашенко). Два парня в черных одеждах словно привыкли сливаться с толпой, делаться незаметными. Вот они моментально вскакивают с места при виде короля, раболепно подносят тому поднос с кубками, а Гафуров с издевательскими глазами и премерзкой улыбочкой… пинает его ногой, заставляя посуду разлететься в разные стороны. И так раз пять. Друзья Гамлета каждый раз угодливо и торопливо восстанавливают порядок, не выказывая недовольства, только всепоглощающее желание услужить, рассыпаться в пыль перед венценосной особой. Однако в определенный момент ты понимаешь, что Клавдий не только (а может не столько) развлекается и наслаждается покорностью, но и проверяет, как далеко сможет зайти в игре в короля, как много ему позволят окружающие. Он словно аккуратно нашаривает ногой ту черту, за которую преступать нельзя (он же пока не знает, что этой черты нет). В этой сцене Гильденстерн и Розенкранц чеканят каждое слово на военный манер, словно подчеркивая полную готовность не рассуждать, а выполнять приказы.
Но настоящая сущность пары раскрывается перед зрителем в момент встречи друзей- сокурсников с принцем. Две черные тени плавно перетекают из одной позиции в другую, подставляя кинжалы к горлу стоящих вокруг безмолвных, беззащитных фигур. И тут ты понимаешь: это не привычные блюдолизы, не угодливые придворные, а настоящие убийцы- холодные и безжалостные, которые за беззаботным смехом и смиренным поклоном всегда прячут клинок. И надо быть осторожным, ох, каким осторожным, в общении с ними. Не зря, когда приятели угодливо распахивают перед Гамлетом двери, он в ужасе отшатывается от черных проемов. Понимает, что такие люди со сладкой улыбкой подложат ядовитую змею в постель и цианистый калий в утренний кофе. Так что непонятно, куда заведет открытая ими дверь.
Удивил Горацио, друг Гамлета (Ольга Володина). Кажется, что враждебный мир тянет краски из персонажа, лишает его жизненных сил. Он бледной, унылой тенью ходит по сцене, наигрывая что-то на флейте. На той самой флейте, размахивая которой принц Датский кричал Гильденстерну: «Играть на мне нельзя!» Выходит можно? Горацио играет роль подсказчика, внутреннего голоса, совести принца. Он может нашептать ему оправдание, а может сделать попытку не дать преступить черту. Только вот, к сожалению, последнее не получается. Люди играют для безумного принца все меньшую и меньшую роль. Он без зазрения совести отправляет на смерть Розенкранца с Гильденстерном и рассказывает об этом другу с какой-то лихорадочной поспешностью, перепрыгивая с темы на тему. Гамлет не впускает даже тени раскаяния в душу и не дает это сделать Горацио. Тому остается смириться и играть по предложенным правилам, отбросив небрежно в сторону память об убитых.
Монолога «быть или не быть» как такового нет. Его разодрали по клочкам придворные, каждый отхватил себе по реплике, которую и произнес. Зато неожиданно выдвинулась и зацепила глаз (вернее ухо) молитва Клавдия. Знаете, в иные моменты, глядя на короля-братоубийцу (на устремленный в никуда взгляд, неподвижную позу), понимаешь: мерзавцы тоже устают творить зло. Маленький человечек решился на преступление, не подозревая, что с Богом не договориться, грех не отмолить. Не знал он, что одним убийством дело не закончится, все так осложнится, придется убивать и совершать подлости дальше.
Нормальным в этой череде безумцев, льстецов и властолюбцев оказывается только Лаэрт (Фарух Халджигитов). Он не отравлен ненавистью к миру, не жаждет славы денег, положения (может и жаждет, только как-то незаметно для меня). Мотивы его поступков просты и понятны: он хочет отомстить виновнику за смерть отца и сестры. В Лаэрте нет ни наигранного благородства (учитывая яд на клинке, какое там благородство), ни вопиющей подлости (из-за угла не выскакивал, кирпичом соперника по голове не бил). Логичный человек в нелогичной ситуации. Так что в финальной сцене мои симпатии были всецело на стороне сына Полония (хотя я знала, что все умрут, а я буду жить вечно). А сама финальная сцена… что тут говорить – это надо видеть!!!
